Служили два товарища (1968) смотреть онлайн

Есть в нашей памяти лица, которые, стоит им однажды появиться, словно врастут в сознание навсегда. Не из-за громких слов или великих поступков, а потому что в них — правда, хоть и невеликая. Правда, которую не вылепишь из эпических форм и не уложишь в героическую риторику. Фильм «Служили два товарища» как раз о таких людях. О тех, кто не рвётся в легенды, но вдруг оказывается в самой гуще судьбоносных событий. Кто живёт не ради знамён, а потому что по-другому не может. Или не успел научиться.

Я помню деда Алексея — человека молчаливого, с глазами, в которых навечно остались то ли дымка петроградских морозов, то ли пыль казахских степей. Он никогда не говорил о войне. Ни о той, ни о другой. Только однажды, на даче, когда радио передавало сводки с границы, он вдруг встал, заварил чай и сказал: «Некрасов у вас, значит, есть». Я, малец ещё, переспросил: «Это поэт?» А он, кряхтя, поправил: «Нет, оператор. И Карякин. Помнишь?» Я не знал тогда, что дед Алексей, как и красноармеец Некрасов, был тем, кто смотрел на смерть через объектив, будто через стекло подводного скафандра — когда всё вроде рядом, но за перегородкой. И только сердце стучит по шлему, напоминая, что ты ещё здесь.

В фильме, как в жизни, все границы зыбки. Вот фронт. Вот гражданская. Вот друг. А вот враг. А между этим — пространство, которое не прочертить чёткой линией, и именно в этом пространстве и живёт главная драма. Некрасов — человек, казалось бы, случайный. Его не тянет в бой, у него руки под дрожью, и в голосе — не железо, а какая-то бесконечная растерянность. Его бы — в библиотеку, на берег реки, к пленочной ленте, где можно наблюдать за жизнью, не вмешиваясь. Но судьба делает иначе: она бросает его в самое пекло, и именно там, среди пыли, страха и бестолковости, начинает открываться, быть может, и не герой, но человек — честный, тонкий, живой.

А Карякин — другой. Грубоватый, прямой, уверенный. Таких называют «из породы крепких». Но крепость его — не в силе, а в боли. Он — тот, кто терял и теряет, кто не умеет быть слабым, потому что за спиной — десятки таких же, и если дрогнешь — они не пойдут. Он — не командир по званию, он командир по сути. И в этом вся трагедия: он слишком человечен, чтобы быть равнодушным, но слишком закалён, чтобы позволить себе чувствовать вслух.

И вот, между этими двумя — будто мир, зажатый между фотообъективом и ружейным прицелом. Некрасов фиксирует, Карякин защищает. Один смотрит, другой действует. И между ними — непонимание, а потом — уважение. Тонкое, не высказанное, но прожитое. Это уважение, которое не выкрикивают с трибуны, не пишут в донесениях. Его видно в том, как Карякин не бросает Некрасова, даже когда тот проваливается в нелепость. И в том, как Некрасов, цепляясь за свою камеру, остаётся, когда другие бегут.

Фильм берёт тем, что в нём нет высокопарных формул. В нём есть грязь, снег, глупость командования, хрупкость судьбы и жестокая беспощадность времени. Люди в нём — не оловянные солдатики. Они пьют, шутят, ссорятся, бегают за девушками, пытаются понять, что происходит, а главное — зачем. И это «зачем» — оно становится почти главным героем ленты. Потому что в вихре войны, когда брат идёт на брата, а поле боя превращается в сцену недоумения, именно этот вопрос — самый страшный.

Есть в фильме и женская линия — тонкая, почти незаметная, но разящая. Любовь, вспыхнувшая в сумятице, как спичка на ветру. И — увы — угасшая, потому что война не оставляет шанса на нежность. Она топчет всё слишком грубыми сапогами. И оттого эта мимолётная нежность — тем дороже, тем отчётливее в памяти.

Когда Карякин уходит — а уходит он по-военному просто, будто и не было у него ни истории, ни страха, ни планов — это не просто смерть. Это признание: лучшие уходят молча. И остаётся Некрасов, в руках которого — кадры. Молчащие кадры. Он фиксирует не подвиги, а правду. Не славу, а жизнь. А может, и смерть — такую, какой её не покажут на параде.

В нашей жизни хватает лент, в которых война — это флаг, звук фанфар, блеск медалей. Но «Служили два товарища» — из тех, где война пахнет гарью, где руки дрожат не от патриотизма, а от холода, страха и бессонницы. Где смерть приходит не с пафосом, а наспех, как сосед по казарме, что забыл постучать. Где каждый человек — пядь живого мяса, души и тишины, а не функция в победной схеме.

Иногда мне кажется, что дед Алексей так и не простил себе, что остался жив. Не потому, что считал это грехом — нет. А потому, что слишком много лиц, как у Карякина, ушло, не обернувшись. И если ты помнишь, если ты не предал их в себе — ты всё ещё служишь. Пусть даже не фронтовым кинооператором, а просто зрителем, который не забывает.

А значит, и правда ещё где-то жива. Пусть даже на старой пленке.