Афинские вечера (2000) смотреть онлайн

В тот год, когда наступал миллениум, а люди искренне верили, что после боя курантов загорится что-то новое — не в гирляндах, а в самом воздухе, — в одной квартире на Остоженке зре́ло нечто куда более разрушительное, чем любой компьютерный сбой Y2K. Там, среди старинных шкафов с фарфором, шелестящих платьев и антикварного кресла с подлокотником в виде головы льва, происходила одна из тех семейных драм, которые способны раскачать даже самое благопристойное лицо московской интеллигенции. Впрочем, главное лицо этой истории никогда и не пыталось быть благопристойным. Это была Анна Павловна Ростопчина — женщина из эпохи, которая давно закончилась, но категорически отказывалась уходить.

Она сидела у окна, в халате цвета распустившейся магнолии, с неизменной сигаретой «Sobranie» и взглядом, который мог бы расплавить лёд на Байкале. Всё в ней было вызовом: осанка, улыбка, интонации. Даже манера говорить — будто она не произносит фразы, а разыгрывает в голове свою личную пьесу, в которой не было второстепенных ролей. Да и откуда им взяться, если ты — женщина, которую когда-то целовал в шею художник-диссидент, потом рисовал на чёрном фоне с золотыми листами, а ещё позже — предал, влюбившись в её младшую сестру? Про это Анна Павловна рассказывала внучке Катеньке между прочим, подавая икру: «Вот ты говоришь — твой Паша милый. Милый — это удобно. Но страсть, милая моя, она как буря в Эгейском море: смывает всё, даже фамилию. Удобных не запоминают. А тех, кто довёл тебя до слёз под шум лаванды — никогда не забудешь».

Катя слушала, как зачарованная. Ей было всего двадцать два, и она только недавно обручилась — с тем самым Пашей, который был из семьи с тремя поколениями бухгалтеров, аккуратно одевался, никогда не забывал цветы на 8 Марта и вызывал зевоту одним только словом «стабильность». Для неё эта ночь должна была стать очередной в череде праздников — немного шампанского, немного планов на будущее, пара тостов про любовь. Но всё перевернулось, когда бабушка вдруг, с непередаваемой лёгкостью, начала говорить про «оргиазмы» и «телесные диалоги в троичном союзе» — прямо за столом, на глазах у родителей, Паши и шокированной прислуги.

Её дочь, Ирина, едва не уронила бокал с французским белым. Она уже тридцать лет терпела взрывы своей матери — сначала в Париже, где та умудрилась очаровать сразу трёх мужчин из Сорбонны и исчезнуть с одним из них на месяц в Арль, потом в Венеции, где без всякой причины голой искупалась в канале, а теперь вот — дома, в центре Москвы, на глазах у её коллеги по министерству, её мужа. Ирина пыталась сделать вид, что всё под контролем: «Мама всегда была... эксцентричной», — выдавила она, но в голосе звучала та самая фальшь, которую не скроешь даже за винтажной посудой и костюмом от Escada.

Сергей, зять Анны Павловны, чиновник средней руки с тоской в глазах, пытался перевести разговор на нейтральные темы — про пробки на Тверской, про то, как успешно прошло открытие нового отделения банка. Но Анна Павловна просто встала и прошептала в его сторону: «А вы не думали, Сергей, что все ваши конференции — это просто завуалированная попытка избежать вопроса: зачем вы вообще живёте?» Он побледнел. За его спиной ёлочная гирлянда моргнула, как мигает человечек на пешеходном переходе перед тем, как ты решаешься шагнуть в неизвестность.

Самым удивительным было то, как на всё это реагировал жених Катеньки. Паша, этот ходячий образец приличия, с каждым новым словом Анны Павловны бледнел, будто его поили молоком с хреном. В какой-то момент он даже осмелился сказать: «Мне кажется, вы искажаете понятие любви... вульгаризируете его». Анна Павловна рассмеялась так, как смеются только те, кто видел настоящую вульгарность, например, в кабаре в Салониках в 1975 году. «Любовь, милый мой, нельзя вульгаризировать. Она либо как поцелуй у Пазолини — рваная, тревожная, прекрасная, — либо её нет совсем».

За окном хлопали салюты. Снег оседал на мраморные подоконники. А в этой квартире продолжался разговор, который был не просто семейным скандалом. Это была битва двух эпох. Столкновение страсти и приличия, воспоминаний и выдумок, жизни и её имитации.

Катя встала, медленно сняла кольцо с пальца и положила на стол — прямо перед Пашей. «Ты хороший», — сказала она, — «но я не хочу быть “удобной”. Я хочу помнить вкус соли на коже. И имя того, кто мне его подарил». И в этот момент в ней словно родилась женщина. Та самая, которой суждено было не соглашаться на меньшее.

Когда всё улеглось, в воздухе осталась лишь тяжёлая тишина. Но Анна Павловна смотрела на внучку с каким-то нежным одобрением. Словно актриса, увидевшая, как её дублёр впервые сыграл сцену так, что мурашки побежали.

И если где-то в глубине души мы все боимся стать такими, как Анна Павловна — шумными, неприличными, неудобными, — то, возможно, лишь потому, что знаем: быть собой — это всегда чуть-чуть против всех. А в фильме «Афинские вечера» это знание, наконец, перестаёт быть тайной.